— Как зачем? Должна же я посмотреть на стерву, которая у меня любимого отняла.

Василиса так удивилась, что уронила ложечку. Пока она, нагнувшись, нашаривала её под столом, вишнёвое варенье закончилось и сумасшедшая принялась за яблочное. На всякий случай отодвинув своё клубничное подальше, Василиса столь же приветливо поинтересовалась:

— И кто этот любимый?

Девица аж взвилась:

— Так ты порушенным судьбам счёт потеряла, если даже не понимаешь, о ком речь.

Василиса заговорила успокаивающе, как с тяжело больным человеком, подпустив в голос подслушанные у Ренара интонации:

— Не понимаю, потому что никого ни у кого не отнимала.

— Не понимаешь? Не отнимала? Да ты даже говоришь как он, его голосом!

— Так ты — Айгуль, — сообразила наконец Василиса, вспомнив красавицу, с которой разговаривал певец.

— Значит, вы меня с ним обсуждали!

— Никого мы не обсуждали, я просто видела тебя, когда вы с ним по яблочку разговаривали.

— И я тебя видела, как как он на тебя смотрел — тоже. А когда тебя выбросили из тридесятого царства — нужно было сразу это сделать — он как взбесился, со мной даже не разговаривал, и сразу уехал. К тебе, да?

Видимо, съеденные пироги частично переварились, потому что Василиса наконец-то вышла из благодушного состояния и смогла разозлиться:

— Мне твой Ренар не нужен. Вообще, от слова совсем. Так что оставь меня в покое и разбирайся с ним сама.

Придвигая к себе варенье, Василиса заметила, что Ликси уже перебралась на запястье и внимательно следит за Айгуль, двигая нарисованными глазами. Девушка вытащила две последние целые клубничины, кровожадно выскребла блюдце, с удовольствием облизала ложку, запив последними глотками чая. Как же она не любила такие выяснения отношений! Подняв глаза на так и застывшую у стола Айгуль, она раздражённо повторила:

— Ты что, не поняла? Твой сладкоголосый соловей мне не нужен. И я ему — тоже. А нужна ли ему ты — это уже не ко мне вопрос.

Персиянка ненавидяще взглянула на воображаемую соперницу и прошипела:

— Я тебе не верю! И Ренара ты не получишь!

Она развернулась и пошла к выходу, на прощание взмахнув волосами, как чёрным крылом. На пороге Айгуль остановилась и что-то сказала с извиняющимися интонациями, но Василиса не расслышала, ей вообще показалось, что звуки доносятся как сквозь вату. Она хотела встать и переспросить, но не смогла: ни ноги, ни руки не слушались. Потом девушка осознала, что вообще не может пошевелиться, и ничего не ощущает, даже собственного тела. Звуки затихли совсем, а свет начал медленно угасать.

Бесчувственное тело с глухим стуком рухнуло на пол, но удара Василиса уже не ощутила. Она не чувствовала, как дядька Мирон пытается поднять её, не слышала надрывного плача тётки Анисьи и утробного воя Ликси, которая вцепилась в лицо отравительницы и рвала его когтями.

Последней мыслью было:

— А я ведь так ничего и не узнала. Наверное, это и называется — умереть от любопытства. Как глупо!

Глава 16. Битва у трактира

Обида жгла глаза, пережимала горло, не давая дышать, а при попытке пошевелиться отзывалась болью в затылке. Василиса тяжело, надрывно закашлялась, вытерла слёзы и села, не обращая внимания на ощущение раскалённого шара, перекатывающегося внутри черепа и замыкающего оголённые нервы. После очередного разряда, пронзившего тело от макушки до пяток, обида ушла, уступив место озверению. Девушка открыла глаза, увидела сидящую рядом на полу заплаканную тётку Анисью, бороду наклонившегося над ними Мирона и злобно спросила:

— Что это, чёрт побери, было?

На колени ей вспрыгнула Ликси, поставила лапы на плечи и начала вылизывать лицо, отрываясь только для того, чтобы что-то объяснить. Что — было непонятно, потому что от переживаний кошка перейти на человеческий язык забыла, и слушатели вздрагивали от трагического, с завываниями мява.

Дядька Мирон, безапелляционно заявив, что Василисе нужно на воздух, подхватил её на руки вместе с Ликси, вынес во двор и бережно уложил под яблоней на притащенный кем-то из сыновей матрас. Анисья подсунула ей под спину кучу подушек, накрыла пледом и, пригорюнившись, села рядом:

— Отравила тебя эта мерзавка, деточка, как есть — отравила. И в чай зелье какое-то подлила, и в варенье намешала. А затылок ты не трогай, шишка там у тебя, если бы не коса — так и совсем бы голову разбила.

Василиса осторожно перевела взгляд на крыльцо — на верхней широкой ступеньке, тихо поскуливая, яркой неопрятной кучей лежало спутанное верёвками тело, а распущенные волосы свисали чёрным языком до самой земли.

Поморщившись от боли, девушка жалобно спросила:

— Ну, зачем она так? Я ведь объяснила, что не нужен мне её Ренар, и вообще никто не нужен.

Анисья пожала плечами:

— Так Ренар её откуда-то с Востока привёз, а в тех краях, рассказывают, все друг друга травят без остановки, и яды такие хитрые. Ну, и он сам хорош.

Василиса удивилась:

— А почему тогда я жива? Яд некачественный оказался? Или меня теперь и отрава не берёт?

— Яд нормальный был, такой, от которого ничего не убережёт, как бы вообще не роса с чёрного лотоса. Это кошка твоя сумасшедшая тебя спасла.

Притянув к себе безвольно лежащую рядом Ликси, девушка поцеловала ей в чёрный бархатный носик и с благодарностью прошептала в поникшее ушко:

— Спасительница ты моя. Что бы я без тебя делала!

Лискси задрожала и начала рыдать, каяться, что опять не уследила, что во всём только она виновата, и Василисе нужно другую хранительницу искать…

Кошачью истерику успокаивали долго, но в конце-концов измученная Ликси немного успокоилась, и, всхлипывая, забралась на хозяйкино запястье, обвила его и заснула, продолжая вздрагивать, от чего по коже у девушки пошли холодные колючие волны.

Мирон отправил жену умыться и что-нибудь по-быстрому приготовить, присел рядом и начал рассказывать:

— Ну, ты упала, мы грохот услышали и выскочили. Та лежишь и не дышишь, эта — стоит в дверях и хохочет. И тут у тебя с руки как тень какая стекла, в кошку превратилась и на ведьму набросилась, всю изорвала. Ну, мы с ребятами эту гадину скрутили, кошку еле оттащили, а она к тебе на грудь вспрыгнула, и как заорёт! И Анисья в голос рыдает…

Дядька Мирон непроизвольно покрутил пальцем в ухе и продолжил:

— А потом она, ну, кошка, вроде бы как таять начала. И тут прямо из воздуха на вас падает какое-то чудище и начинает через тебя прыгать, туда-сюда, туда-сюда. Ну, тут кошка твоя опять проявилась, а ты оживела, села и как начала выражаться!

Василиса смутилась:

— Что-то не помню, чтобы я как-то особенно ругалась.

— Так, наверное, ты ещё без сознания была, потому и не помнишь. А красиво так слова сплела, я даже заслушалась, про Ренарову матушку особенно душевно получилось.

Мирон засмеялся и, посмотрев на покрасневшую девушку, попытался её успокоить:

— Да ты не переживай, когда без сознания — оно часто так выходит.

Чувствуя, как горят щёки, Василиса вдруг вспомнила:

— А чудище это где? Ну, которое прыгало?

Трактирщик кивнул на раскидистый смородиновый куст:

— Вот под ним и сидит, попрыгало и спряталось.

Василиса улыбнулась — вот и пригодилась новая знакомая, да ещё как! Слабым голосом она позвала:

— Лали, девочка, иди к нам, я хоть тебе спасибо скажу.

Из раздвинувшихся ветвей высунулась чёрно-рыжая мордочка, настороженно прислушалась, потом спряталась обратно. После недолгого шуршания кошка показалась целиком и робко, распластавшись по земле, двинулась к матрасу, безуспешно пытаясь спрятать хвосты — или хотя бы один.

Василиса затащила ей на колени и начала гладить, приговаривая:

— Вот, знакомься, дядя Мирон — моя спасительница, знаменитая волшебная японская кошка Бакэнэко, может мёртвых воскрешать. Я бы без неё…

Мирон внимательно оглядел хвосты, пробормотав, что два хвоста всяко лучше, чем ни одного, потом осторожно, одним пальцем погладил напрягшуюся спинку, и неожиданно взревел: